Бохайское государство

Бохайское государство и племена Дальнего Востока в VII—X веках н. э.

И история возникновения Бохайского государства непосредственно связана с бурными политическими событиями VII века, происходившими в Корее [348].

В первой половине VII века н. э. в Корее существовали три самостоятельных государства: Гаоли (Гао-гюйли, или Когурё), Боцзи (Пакче) и Синьло (Силла). Гаоли, самое большое из трех княжеств, занимало север Корейского полуострова и Восточную Маньчжурию, Боцзи — юго-запад, Синьло — юго-восток Корейского полуострова. Самое большое княжество Гаоли-Когурё состояло из пяти провинций со 176 городами и 4—5 миллионами населения. Земля Гаоли пересекалась высокими горами и глубокими долинами, в которых было так мало пахотной земли, что и при усиленном труде население испытывало недостатки продуктов. Зато там были развиты архитектура и металлургия.

Весь VII век отмечен жестокой кровопролитной борьбой двух корейских государств Когурё и Пакче с суйским и танским Китаем, которого поддерживало третье корейское государство — Силла.

В этой борьбе активное участие принимали мохэские племена, обитавшие по соседству с Кореей. Поэтому остановимся на ней подробнее, так как все эти события имеют ближайшее отношение к возникновению Бохая и к судьбам мохэских племен — его создателей.

В 597 году суйский император Китая Вэнь-ди отправил властителю

[327]

Когурё Тхану грамоту, в которой упрекал его за то, что он не только плохо и неискренне выполняет свою обязанность вассала дома Суй, но и готовится к войне, скрытно собирая ратников и подкупом «обольщая низких людей». Кроме того, Тхан, по словам Вэнь-ди, «несколько раз посылал конников убивать пограничных жителей, часто подкупал злоумышленников распространять ложные слухи.., посылал людей тайно высматривать самые ничтожные движения» [349].

В вину Тхану было поставлено и плохое обращение с другими вассалами Китая; «ты, — писал Вэнь-ди, — притесняешь мохэ, стесняешь киданей. Вассалы с коленопреклоненными главами признают себя моими подданными. Негодуя на любовь добрых людей к справедливости, для чего ядом отравляешь их приверженность?»

Вэнь-ди угрожал Тхану участью дома Чень, уничтоженного суйцами в 582 году. Вспоминая о том, как были разгромлены войска Чень, Вэнь-ди писал: «Ты говоришь, что (река) Ляо-шуй широка. Но что она значит в сравнении с великим Гян (Янцзы-цзян)? Что значит народонаселение в Гаоли в сравнении с царством Чень?»[350].

Тхан вскоре умер, и на его место был поставлен сын Юань, которого Вэнь-ди признал государем в Когурё. Однако в следующем 598 году Юань возглавил десятитысячное конное войско, состоявшее из мохэсцев, и напал на Ляо-си.

Посланное для усмирения Юаня войско терпело недостаток в пище, вспыхнули заразные болезни и «императорское войско сделалось нестрашным». Но Юань, тем не менее, видя приближение китайской армии, пришел в страх и отправил грамоту с извинением, в которой подписался: «Юань, навозный вассал в Ляодуне». После этого он снова был признан властителем в своей стране и по-прежнему стал доставлять дань китайскому двору [351].

После вступления на престол императора Янь-ди в 695 году последний потребовал к своему двору вассалов. Так как Юань «во многом не соблюдал обязанностей вассала», то есть стремился к независимости, он «пришел в страх» и не явился. Поэтому в 611 году Китаем были начаты военные действия против Когурё. Поход был неудачен. Неудачно окончился и новый поход, предпринятый в 613 году, когда в Китае произошло восстание Ян Хюань-ганя. Император, узнав о нем, «пришел в большой страх» и повернул назад. В 614 году снова были собраны войска со всей империи для похода на Когурё, но случилось, что «мятежники восстали подобно пчелиным роям и большая часть жителей разбежалась». Император должен был ограничиться немногим — изъявлением покорности Юаня, пленными и тем, что задержал когурёского посла. Затем «в поднебесной произошли великие замешательства и предпринять поход было уже невозможно» [352].

По восшествии на трон первого императора Танской династии в

[328]

Корею был направлен посол, вернее шпион, Чэнь Да-дэ для сбора сведений. Затем, когда власть в Когурё захватил узурпатор Цюань Гайсувынь, убивший прежнего государя Гянь-ву, был найден удобный предлог для нападения на Когурё и захвата этой страны: решено было наказать Гайсувыня, который «разбойнически убил своего государя».

Военные действия начались в 645 году. Император сам выступил в поход. Захватив штурмом ряд городов, китайские войска вышли к Байяй-чену, прилегавшему к горному утесу «при глубоком крутояре» и взяли его лосле упорной борьбы. Затем настала очередь Аньши, на выручку которому явились войска из северной части страны, в том числе 50 тысяч мохэсцев. По этому поводу император сказал: «Если они вступят в сообщение с Аньши и окопаются по высоким горам, хлеб будут получать из города, а мохэсцев пустят грабить у нас быков и лошадей, то нападение с нашей стороны безуспешно будет. Это лучший план их. В ночи взять город — есть средний план. А если вступят в сражение с нами, то взяты будут». Несмотря на мудрые советы не вступать в сражение с китайцами, предводитель когурёсцев Гао-Янь-шеу решил напасть на китайское войско. Узнав о его выступлении, император сказал: «Не приятели попали в наш план». Он приказал полководцу Ашине Шени напасть на лучшую мохэскую конницу, которую когурёсцы всегда ставили впереди. После схватки тюрков с мохэсцами на следующий день произошло решающее сражение и когурёсцы были полностью разбиты. Император приказал отпустить домой 30 тысяч пленных, взял как добычу 100 тысяч голов лошадей и быков, 70 тысяч блестящих лат. Полководцы когурёсцев, лопавшие в плен, получили чины. Жестоко были «аказаны только мохэсцы; велено было казнить 3000 мохэских пленных. Их живыми закопали в землю [353].

В 650 году военные действия были временно приостановлены из-за смерти Янь-ди. Король Когурё Цан воспользовался этим, чтобы свести счеты с его давними врагами, союзниками Китая, киданями, которые тревожили своими набегами мохэские племена и когурёсцев. В 654 году Цан с мохэским войском, напав на киданей, взял город Синчэн. Но, затем, «по причине бури и недостатка в стрелах возвратился». По дороге кидани пытались его остановить, но были разбиты.

Кидани пускали палы, снова вступали в бой и снова терпели поражение: «Поле сражения было устлано трупами, которые собраны и похоронены». В следующем, 655 году синьлосцы принесли жалобу, в которой говорилось, что когурёсцы и мохэ отняли у них 35 городов и «они единственно от сына неба ожидают помощи».

Война разгоралась с новой силой после смерти Гайсувыня, когда его сыновья начали междоусобную борьбу, чем воспользовался китайский двор.

Обстановка благоприятствовала для нападения на Когурё. В стра-

[329]

не были неурожай и смятение: «Люди хватают друг друга и продают. Земля расседается от землетрясения. Волки и лисицы входят в города. Кроты роют норы в воротах» [354].

В раздираемом междоусобиями Когурё ходили темные слухи, вероятно спровоцированные китайскими лазутчиками, о том, что сопротивление бесполезно. В каких-то «тайных записках» будто бы было сказано, что до 900 года (со дня основания дома Гао — 37 год до н. э.), — восьмидесятилетний полководец уничтожит независимость Когурё (китайскому полководцу Ли Цзи было 80 лет). Дело кончилось тем, что китайские войска и тюрки взяли Пьхин-сян в 668 году, а 30 000 когуресцев были переселены в Китай. Последние попытки сопротивляться были жестоко подавлены. После одного из сражений при реке Фалу китайский полководец Ли Гинь-хинь отрезал у пленных до 10 тысяч ушей; а «истерзанный Пьхин-сян не мог сосредоточить войска; жители один за другим бежали в Синьло; а уже по прошествии четырех лет возмущение укрощено» [355].

Таким образом, Когурё было разгромлено, но те, кто не желал подчиниться завоевателям, бежали на север, в сторону союзных когуресцам мохэских племен, где и нашли убежище.

Здесь, у мохэских племен Сумо, и образовалась основа будущего Бохайского государства. Летопись сообщает об этом: «Первоначальна Бо-хай был образован племенем Су-мо, имевшим родовое имя Да. Территория, которую они занимали, была смежной с границами Гао-ли. Когда государство Гао-ли было завоевано китайскими войсками, они укрепились в области гор Дун-моу-шань в стране И-лоу. Они построили здесь города, окруженные стенами, объединили непокоренные племена Гао-ли и достигли на юге реки Ни-хэ, которая отделяла их от Синь-ла (Силла, название одного из древнейших корейских государств), в то время как на западе они были ограничены Ци-дань (т. е. страной киданей), а с востока — морем» [356].

Детали этих событий рисуются в других письменных известиях. В них говорится, что при тайской императрице У-цзо-тянь, один из предводителей киданей, Ли-цзинь-чжун захватил китайский город Инь-чжоу и назначил его правителем выходца из Гаоли Цици Чжунсяна. Цици-чжунсян вошел в соглашение с предводителем мохэ Цисы-быюй. Объединившись, они соединенными силами овладели территориями к востоку от реки Ляо и укрепились на северо-востоке от гор Тай-бошань (Чань-бо-шань). Считаясь с их силой, танская императрица пожаловала обоих союзников титулами [357]. Цици Чжунсян получил во владение княжество Чжень, а Цисы би-юй — владение Сюй[358].

Но надежды императрицы привести мохэских вождей к покорности не оправдались.

Цисы Биюй пал в битве с китайскими войсками. В 696 году, когда

[330]

кидани под предводительством Ли Цзынь-чжуна напали на Северный Китай, Цици Чжунсян переправился на юг через Ляо-хэ и овладел землей к северо-востоку от Чан-бо-шана, укрепившись на реке Оло. После этого китайский двор «признал его государем в достоинстве Чжень-гогун».

Вскоре Цици Чжунсян умер. Место его занял сын, Цзо-жун (Да Цзо-жун). Цзо-жуну пришлось выдержать натиск китайских войск, посланных императрицей, под предводительством Ли Цзе-гу, для изгнания мохэсцев на прежние места, на север, за Ляо-хэ.

Цзо-жун отступил на север, в прежнюю область расселения его родичей, в долину реки Хуйфа, притока Сунгари, что позволило ему избежать разгрома. Затем он разбил войска Ли Цзе-гу (Ли Кай-гу). Цзо-жун объединил вокруг себя оставшиеся за пределами павшего государства Когурё силы корейцев, а также мохэсцев Цисы Биюйя. Он присоединил к своим владениям земли Фу-юй, Во-цзюй, Бянь-Хань, Чао-сянь и другие, входящие в территорию современной Северной Кореи, Маньчжурии и Приморья. Владения Цзо-жуна простирались, по словам летописи, на 5000 ли.

Сын Цици Чжунсяна стал, таким образом, могущественным владетелем, а затем он короновался и принял титул короля государства Чжень, которое и было впоследствии названо Бохаем. Это произошло при императрице У-хоу, в 698 году н. э.

После своего восшествия на престол преемник У-хоу китайский император Жуй-цзун вынужден был признать Цзо-жуна главой нового государства и послал к нему сановника Чжан Син-цзи, чтобы установить дружественные связи. Он назначил, кроме того, Цзо-жуна правителем округа Бохай, находившегося в северной части Шань-дуна, хотя фактически Цзо-жун владел этим округом только номинально. Власть его простиралась только к северу ют Ляо-яна, тогда как южнее лежали владения Китая. Однако именно по этому округу новое государство стало позже называться Бохаем, то есть поморским государством.

Цзо-жун в ответ послал в Китай к императорскому двору своего сына с ответным визитом дружбы. В 712 году император Жуй-тдзун отправил к Цзо-жуну послов с декретом, которым Цзо-жун был утвержден государем царства Бохай с титулом Бохай-цзинь-ван (князь Бохая). Ему был также дан чин «великого начальника, командующего левой конной гвардией, военного губернатора области Хур-хань». Такая «щедрость» правителя Китая имела определенный смысл.

Как полагает Э. В. Шавкунов, «...этот акт со стороны китайского императора преследовал, очевидно, двоякую цель. С одной стороны, выходило, что император, присваивая Цзо-жуну различные титулы и звания, как бы признавал его в качестве законного правителя Мохэского государства, а с другой, — получилось вроде бы, что столь высоким

[331]

своим положением Цзо-жун обязан исключительно лишь воле китайского императора. Между тем присвоение Цзо-жуну титула удельного князя Бохая представляет собой весьма примечательный факт и было вызвано, по всей вероятности, особыми на то обстоятельствами, которые по вполне понятным причинам не нашли своего отражения на страницах китайских официальных династийных хроник.

О чем же в данном случае постарались умолчать авторы этих хроник? Дело в том, что Бохай — это название небольшого древнего удела, одноименный центр которого находился южнее современного Пекина, то есть на значительном расстоянии от основных районов расселения мохэских племен. Следовательно, присвоение Цзо-жу-ну титула удельного князя Бохая следует рассматривать, как признание за ним каких-то особых прав на эту территорию, которая, судя по всему, была отторгнута у Китая в 713 году, когда Цзо-жун предпринимает ряд военных операций против китайских армий, оккупировавших принадлежавшие когда-то государству Когуре земли. Поэтому-то, спасая свою репутацию сына неба и верховного правителя всех народов на земле, император Жун-цзун вынужден был в официальном порядке представить дело таким образом, будто отторгнутая у Китая территория была добровольно пожалована Цзо-жуну в качестве удельного владения [359].

В 719 году Цзо-жун умер и получил посмертный титул Гао-вана. Цзо-жун основал около Нингуты на реке Мудань-цзян свою столицу, город Шан-цзин. Ему наследовал сын Уи, который был ранее удельным князем Гюйлоу. Уи увеличил территорию Бохая присоединением северо-восточных племен, ранее независимых. Китайский император смирился с этим, так как не имел возможности воспрепятствовать расширению владений Бохая на севере. Затем Уи первым из бохайских государей назвал годы своего правления: Жэнь-ань. Это был прямой вызов Китаю. Иметь девиз годам правления, по понятиям китайцев, мог только сын неба, император Китая.

Владетель Бохая, с точки зрения китайского правительства, таким образом узурпировал права китайского императора. Поступок Уи вызвал большой, но не имевший никаких последствий гнев китайского двора.

С тех пор «как Да-туюй (Уи) объявил себя независимым государем, китайская история перестала писать о государстве Бохай [360]. Уи открыто показал, что не является более вассалом китайского двора. Продолжая политику противопоставления Бохая Китаю, Уи повел борьбу за подчинение оставшихся независимыми уссурийских племен мохэ, за укреплением мощи государства.

Столкновение между приморскими и уссурийскими мохэ было спровоцировано китайским двором. «Как известно, — пишет Э. В. Шавкунов, — китайские императоры всегда очень внимательно следили за

[332]

состоянием дела в соседних с Китаем государственных и племенных объединениях, всячески препятствуя их усилению. Почувствовав всевозрастающую силу молодого Бохайского королевства, императорский двор тотчас же принимает меры к тому, чтобы ослабить его мощь.

Следуя традиционной политике «с помощью варваров подчиняй варваров», танский двор приложил немало усилий к тому, чтобы поссорить бохайских королей с представителями родоплеменной верхушки уссурийских (хэйшуй) мохэ. И когда в 723 году предводитель уссурийских мохз Нишулицзы прибыл в Китай, император Сюань-цзун «тотчас пожаловал ему должность цыши префектуры Юоли». Одновременно было объявлено об образовании округа Хэйшуй и о назначении всех племенных предводителей на должность цыши. «Самое крупное становище превратили в центр округа Хэй-шуй, а их предводителя (шоулина) назначили генерал-губернатором (дуду). Все племенные цыши подчинялись ему». Кроме того, была учреждена «еще должность чанши с тем, чтобы вести наблюдение за управлением их племен». В 728 году племенному шоулину Нишулицзы в знак особой благосклонности была пожалована императорская фамилия Ли и имя Сянь-чэн. Одновременно Нишулицзы получает звание полководца облачного знамени и должность управляющего Хэй-шуй [361].

Чтобы предупредить планы уссурийских мохэ и Китая, Уи решил отправить туда армию во главе со своим младшим братом Мэньи и дядей Женья. Мэньи до этого находился при китайском дворе заложником и хорошо знал силу Китая. Опасаясь, что конфликт с Китаем не приведет к добру, он перед тем, как перейти бохайскую границу и вступить на землю уссурийских племен, написал Уи письмо, в котором стремился убедить брата отказаться от похода на Уссури. В своем письме Мэньи писал: «Если мы начнем войну с Хэйшуй, чтобы наказать их за соединение с империей, то тем самым мы станем во враждебные отношения с Китаем. А так как Китай великая страна, силы которой бесконечно превосходят наши, то это будет нашей гибелью, которую мы так старательно ищем. Некогда Гао-ли было могущественное государство, оно могло выставить 300 тысяч войск; они пытались бороться с китайскими армиями и были истреблены. Мы едва владеем одной третью того числа воинов, которыми располагало Гао-ли. Почему мы будем счастливее, чем они?»[362].

Уи, разгневанный возражениями брата, передал командование армией одному из своих двоюродных братьев, Ися, а Мэньи был отозван назад. В то же время был дан тайный приказ убить Мэньи. Узнав о грозившей ему опасности, Мэньи бежал в Китай, где он был пожалован чином военачальника. К китайскому двору прибыл бохайский посланник, объявивший Мэньи изменником и потребовавший его головы. Император тайно отослал Мэньи в отдаленную местность Аньси. Бохайскому

[333]

князю было сказано, что Мэньи пришел, чтобы просить покровительства императора и справедливость не позволяет лишить его жизни, однако все же Мэньи изгнан. Велено было также задержать бохайского посла подольше, а ответ послать через бюро иностранных дел. Но Уи все же узнал правду и написал императору письмо, где было сказано: «Великий государь должен иметь справедливость и недостойно его стараться обмануть человека. Что же касается Мэньи, то мое непоколебимое желание, чтобы он погиб» [363].

Спустя семь лет Уи принял решение напасть на Китай и отправил одного из своих военачальников. Чжанвэнь-сюй, чтобы разрушить город Дэнчжоу, крупный военно-стратегический центр и морской порт в северной части полуострова Шаньдун, откуда начинался морской путь в Гаоли и в Бохай. Император приказал Мэньи возглавить войска, входившие в состав гарнизона Ю-чжоу. Одновременно был послан Б Синь-ло (Силла) офицер Цзинь-сы-лань. Он должен был предупредить князя этой страны, издавна союзной Китаю, о том, что вскоре будет отправлено в поход на Бохай китайское войско, которое войдет туда с юга, пройдя по территории государства Силла. Поход этот, однако, не был удачен, так как суровая зима и обильные снега погубили половину китайского войска.

После того ненависть Уи к брату Мэньи еще более усилилась. Узнав, что Мэньи послан в Дун-ду (Хэнань-фу), Уи нанял убийц. Но они были схвачены и обезглавлены.

Вступив в конфликт с Китаем, Уи одновременно предпринимает посольство в Японию. Согласно японским документам, в 727 году он послал своего приближенного Нэй-эн и военачальника Кодзимити. Сбившись в море с пути, они пристали к острову Мацмай, где местные жители убили Нэй-эна и Кодзимити, а вместе с ними еще 16 человек. Спаслись только восемь человек, в том числе один из членов посольства, Косайтоку. Они пристали на своем судне к области Деви на острове Хонсю. Управляющий областью послал гонца к императору Сийому-Тенно и сообщил ему о прибытии бохайских послов. Тогда из столицы был направлен встречный посол, который опросил бохайцев и дал им обувь и платье. В первом месяце 728 года император принял послов в Киото, во дворце Дай-'Кйокуден. Косайтоку, ставший во главе посольства, поднес императору грамоту и сказал: «Бугэй (Уи) говорит вам, хотя наши реки и горы другие и мы живем далеко, страны наши не одинаковы, и мы только издали слышим молву о вас, но мы преклонялись все более и более, и пав ниц перед вами, думаем о том, что ваш император получил божественное приказание, и люди его следуют заветам предков, у нас же Бугэй (Уи) совершил много нашадений и покорил и присоединил различные государства, вновь перестроил развалины Хокурей (Гао-гюй-ли), но так как расстояние дальнее, то он не спра-

[334]

шивал у императора, было это хорошо или дурно. В будущем, принеся извинения, покорно просит начать с ним сношения и ради этого он посылает теперь послов с вестями» [364].

Затем посол Бохая поднес императору 300 соболиных шкурок (по другим сведениям 300 шкур леопардов). Посол сказал при этом: «Хотя

произведения нашей страны грязны, но все же этим мы выражаем истинное почтение» [365].

Император, говорят японские документы, пригласил Косайтоку и других участников посольства к себе и пожаловал их чинами, а также устроил во дворце пир и угостил все посольство.

В феврале 728 года микадо отправил к бохайскому князю своего чиновника Хикада Мусимаро, со следующей грамотой: «Выражаю свое уважение князю Бохая. Весьма радуюсь предложению быть в обоюдном согласии. Желаю доброго управления страною. Хотя нас разделяет море, но оно не помешает сношениям. Пользуясь возвращением вашего посольства, шлю подарки» [366]. Это были 114 штук узорчатого шелку, 114 штук ткани полушелковой, из шелка и дикой конопли, 24 клубка шелковых ниток, 100 шелковых шнурков. Чиновникам была пожалована белая шелковая узорчатая материя.

В апреле Хикида Мусимаро с бохайскими послами отправился в Бохай.

В августе 729 года посол Хикида Мусимаро возвратился из Бохая, сделал императору доклад и вручил подарки от Бохая, которые были выставлены в шести храмах, а затем распределены по большим храмам в разных местностях.

После смерти Уи в 738 году на бохайский престол вступил его сын Да Циньмао (Цинь-мао).

Он принял меры к установлению нормальных отношений с танским Китаем, и его посольства были при императорском дворе двадцать восемь раз, то есть, очевидно, ежегодно.

Китайский двор, скрепя сердце, по необходимости примирился с Бохаем и признал де-факто его существования.

Цинь-мао умер в 785 году. Ему наследовал двоюродный брат Да Юань-и (Ган-и), который, однако, правил только один год и был убит подданными за жестокость и подозрительность к своим приближенным. Его сменил Да Хуа-сой (Хуа-юй), внук Цинь-мао.

За ним последовали другие правители. Из них особо отмечается Жэнь-сюй, который подчинил Бохаю северные племена и тем значительно расширил территорию своего государства. Он получил громкое имя «короля, наносящего внезапные удары» [367].

Первоначально Бохайское государство охватывало незначительную территорию, протяженностью около 1000 ли на запад от моря, а страна не имела правильного административного деления.

[335]

В VIII—IX веках Бохайское королевство значительно расширилось, выросло как в культурном, так и в политическом отношении и превратилось в могущественное государство. На юге, в Корее, оно достигло владений Силла, на востоке — Японского моря, на западе — до земель киданей, на севере захватывало Амур.

В состав Бохая входила территория нынешнего Приморского края, во всяком случае его южная часть. [368].

В Бохае было пять главных городов, пятнадцать областных и шестьдесят два «чжоу», или городов второго разряда.

В записках путешественника Цзя-чэнь, жившего при династии Тан, говорится: «Столичный город князя Бохай находился на берегу Ху-нань (Хай); р. Ху-хань-хэ есть Хур-хэ (Ху-хань — это озеро Биртень, что к западу от Нингуты); столица называлась Шан-цзин, или Лун-цзюань-фу. Под ее зависимостью находились три города: Лун, Ху и Бо. На юг от этих городов была столица Чжун-цзин (в настоящее время Ляоян). Ей подчинились шесть городов: Лоу, ,Сянь, Те, Дан, Юн и Син. Столица, называвшаяся Лун-цзин, или восточная столица, была расположена в древней стране Вэй-мо. Она имела под своей зависимостью четыре города: Цзин, Янь, Мо и Хо. Столица Нань-цзин или южная столица, находилась в древней стране Во-цзюй (в настоящее время Ха-чэн). Она имела под своим управлением округа трех городов: Во, Цзин и Цзяо. Наконец, столица, называвшаяся Сицзин или западная столица, находилась в древней стране Гао-ли. Она имела под своим управлением четыре города: Шэнь, Бэй, Фын и Чжэн»[369].

Политический и административный центр Бохая, его столица, Шан-цзин, или северная столица, находился вблизи нынешней Нингуты. Впоследствии центр государства был перенесен в восточную столицу, Дунь-цзин на реке Муданцзян, между Нингутой и озером Син-кау-ху, в район

исконного расселения мохзских племен.

О характере бохайских городов дают представление раскопки восточной столицы Бохая, на месте нынешнего Дун-цзин-чэна на реке Муданцзян, притоке Сунгари.

Столица Бохая занимала прямоугольную или почти квадратную в плане площадь у реки Муданцзян протяжением около 4 километров с востока на запад и несколько менее с севера на юг. Всё это пространство было обнесено внешней стеной (восточная часть внешней стены равна в длину 3911 м, западная — 3333 м, северная — 4502 м). Стена сохранилась относительно хорошо. Ее стороны были прямыми, только с северной части стена образовывала прямоугольный выступ длиной около 1 км и шириной до 100 м. Выступ этот был предназначен специально для защиты королевского дворца, расположенного в северной части города. Внешняя стена достигает 3,6 м высоты и состоит из земли; вершина ее плоская, ширина меньше метра. С внешней стороны она

[336]

была укреплена каменной кладкой. В стене, посредине всех ее четырех сторон, имеются разрывы, соответствующие древним воротам города.

В северной части имелось внутреннее укрепление, где располагались дворцы. Это был «запретный город». Внешний же город делился широкой улицей на две части — восточную и западную, или правую и левую.

Эта улица, шириной 87 м, начиналась от южных ворот внешнего города и шла к южным воротам внутреннего города.

Параллельно этой магистральной улице шли другие более узкие, по четыре с каждой ее стороны. Симметрично располагались, по-видимому, и улицы, перпендикулярные главной. Они рассекали город поперек с востока на запад. Но их остатки не были прослежены вполне определенно.

Город был разделен, таким образом, на ряд «блоков»-кварталов, расположенных в строгом шахматном порядке. Восточная половина была несколько больше западной [370].

В целом стройная планировка древнего города на Муданцзяне соответствует планировке столицы танской династии — Чаньань. Главная улица его повторяет чжу-чжао-чжиа в Чаньане. Разница только в том, что в Чаньане было 114-блоков, а в Муданцзяне около 82. Каждый из кварталов, как и в Чаньане, имел, должно быть, свое название и назначение.

Внутренний город тоже был обнесен стеной, отделявшей его от остального мира. Ворот во внутреннем городе было двое — южные и северные.

Наибольшее внимание при раскопках было уделено пространству малого, «запретного», города с его величественными когда-то дворцовыми строениями.

Дворцовый комплекс был окружен стеноп из глины, местами одетой камнем. Площадь его была равна 545X656 м.

Дорога внутрь запретного города шла через эффектные южные Ворота шириной 6,5 и высотой 8,5 м. На месте ворот уцелели большие плоские камни, служившие основаниями для столбов и расположенные в три ряда.

Средний ряд отличался от остальных тем, что между столбами была сложена каменная стена.

Судя по интервалам в ней, ворота имели внутри три параллельных проезда, шириной около 2 м каждый.

За воротами открывался вид на дворцы, расположенные в ряд с юга на север. Всего исследованы были остатки шести дворцовых строений. Один из них имеет особенно парадный вид. Дворец этот стоял на плат[1]форме высотой 2,7 м, шириной 24 м (с севера на юг) и длиной 55,5 м

[337]

(с востока на запад). Судя по расположению камней из базальтовой лавы, служивших базами, в здании стояло по 12 столбов вдоль и по 5 поперек. Платформа со всех сторон была окаймлена каменной стеной циклопической кладки из грубо отесанных прямоугольных камней.

В ней имелись специальные ступеньки, соответствовавшие входам в здание у каждого конца платформы и в середине задней части. По бокам главной платформы были еще два «крыла» в виде платформы площадью около 6 кв. м каждая. Кроме того, по уцелевшим на месте камням для столбов были прослежены своеобразные «коридоры», окружавшие здание с трех сторон. Замечательной особенностью этого здания были искусно высеченные из камня головы львов, которые завершали прежде каменную стену платформы. Кроме того, стена вверху была украшена кирпичами с растительным орнаментом.

Пол здания был первоначально выстлан кирпичами, а крыша покрыта черепицей, в том числе с зелеными глазурованными украшениями в виде голов драконов.

Здание имело парадные входы, богато отделанные зелеными глазурованными украшениями.

Это, по-видимому, был «зал совета», место, где происходили торжественные приемы и официальные церемонии.

Внутри дворцовых зданий, служивших местом, где жило королевское семейство и находились дворцовые учреждения, обнаружены остатки отопительных систем — канов в виде каналов-дымоходов, перекрытых кирпичами и обмазанных глиной.

В восточной части внутреннего города находился королевский сад, где развлекались хозяева дворца и вассалы короля. Размеры сада равнялись 218x327 м, его окружала сложенная из камня стена высотою до 2 м. В саду был высохший бассейн длиной 164 м и шириной 109 м.

В центре бассейна имелись два искусственных островка, а на западной и восточной сторонах бассейна — два искусственных холма. На территории сада возвышались строения, от которых уцелели камни-опоры для столбов. Одно из них было главным. К нему вели коридоры с обычными столбами и квадратными постройками на концах.

На западном островке среди сухого бассейна, возвышавшемся на 2,7 м (диаметром 30 м), были обнаружены остатки здания со столбами. Здание это, крытое черепицей с зеленой глазурью, имело в аглаие не обычную прямоугольную, а восьмиугольную (форму, такую же, как здание, изображенное на зеркале монастыря Хорюдзи или на буддийских росписях из Дун-хуана, находящихся в Британском музее. Остров соединялся, по-видимому, с берегом особой мостовой, выложенной камнем. Небольшое здание находилось и на втором островке.

Особый интерес из находок на островках представляют украшения баз столбов в виде лепестков лотоса. Крыша тоже была роскошно ук-

[338]

рашена, особенно ее углы и карнизы, под черепицей с круглыми орнаментированными щитками. Глазурь и здесь была зеленой.

В столице находились, кроме дворцов, великолепные буддийские храмы.

Всего найдены были остатки шести храмов. Один из них, № 2, стоял на платформе и имел в центре зал, окруженный коридором. В зале находились «эстрады» для статуй богов в количестве пяти. Самая большая из них высотой около 30 см помещалась посредине. Она служила, вероятно, местом для статуи главного божества. По бокам были прямоугольные и круглые платформы для бодисатв 48

На двух плат[1]формах имелись углубления; они могли служить как места для ваз с цветами. Храмовое здание № 2, как полагают исследователи, было главным святилищем. Прямо против него мог находиться «лекционный зал», на месте которого найдены камни для столбов и черепица.

На месте храма № 3 оказались остатки алтаря, а перед ним небольшие терракотовые статуэтки сидящего и стоящего будды. Уцелели также фрагменты глиняной статуи Будды (волосы) и часть лица божества — стража. Храм этот погиб в результате пожара. То же самое случилось с храмом № 4. В нем уцелели остатки основания алтаря. В храме найдены голова небольшой бронзовой статуи Будды, а также терракотовые фигурки Будды в сидячей позе. Судя по железным гвоздям в них, эти статуэтки были частью обычной композиции «тысячи Будд» 49.

С этими бохайскими храмами была связана и великолепная каменная колонна, служившая курильницей или фонарем и которая уцелела на территории современного храма. Курильница имеет пьедестал, украшенный скульптурными изображениями цветков лотоса. На пьедестале.

возвышается массивная цилиндрическая колонка, увенчанная капителью в виде цветка лотоса. Выше находится сквозной ажурный фонарь, а над ним такая же каменная крыша, передающая форму обычной черепичной крыши. Крыша заканчивается изящным фигурным шпилем, напоминающим традиционные завершения буддийских субурганов.

В городе имелся выложенный камнем восьмиугольный водоем, в котором были обнаружены два скелета, две наковальни и два старинных круглых зеркала. В водоеме найдена также серебряная доска, на которой был выгравирован перечень заслуг различных людей [371].

Древний Дунцзинчзн блеском своих храмов и дворцов вполне соответствовал, таким образом, величию и славе Бохайского королевства.

Японские археологи при исследовании Дунцзинчена все свое внимание уделили эффектным сооружениям дворцового типа, где находилась аристократическая верхушка боханцев, и храмам. Что же ка-

[339]

сается основной массы населения городов, то для понимания его жизни раскопки бохайских городов дали еще немного.

Согласно отчету о раскопках Дунцзинчена, в пределах города траншеями были обнаружены ямы, некоторые с квадратным, а другие с треугольным и острым (в вертикальном сечении) дном. Некоторые ямы достигали в ширину 3 м. Они были заполнены бурой землей со слоями золы и угля, в которой находились прясла для веретен, черепки, кости животных и раковины. В ямах найдены также обломки сосудов, напоминающих по цвету глазури трехцветную керамику танской династии.

Это были, должно быть, остатки углубленных в почву полуподземных жилищ-землянок, в которых жили ремесленники и рабы, создававшие своим трудом величественные дворцовые сооружения, храмы, парки и искусственные озера бохайских властителей.

В Приморье к бохайскому времени относятся остатки буддийских храмов в долине реки Кроуновки, исследованные Э. В. Шавкуновым в 1958—1960 годах, Краскинское городище в Хасанском районе, а также городища на Круглой сопке в долине реки Арсеньевки в Анучинсколз районе, у поселка Рудная Пристань на скалистой сопке у реки Мраморной. Есть в Приморье, как он полагает, также двухслойные памятники, внизу которых залегают бохайские слои, а выше — чжурчжэньские. К ним он относит Чугуевское и Кокшаровское укрепления, а также остатки городища, находившегося прежде на территории города Уссурийска, но теперь уже почти полностью уничтоженного и застроенного городскими по[1]стройками. Здесь, в долине реки Раздольной, в бохайское время находился город Шуайбинь, центр одноименной области Бохайского государства.

Впоследствии на месте бохайского города возникло новое, чжур-чжэньское поселение. Вал городища был увеличен и надстроен. Но местами все же встречаются отдельные ранние вещи. Таковы, например, своеобразные бронзовые гири в виде массивных дисков с иероглифическими надписями. В 1953 году в одной из случайно вырытых канав на площади бывшего гарнизонного сада нам удалось обнаружить на глубине около метра древний культурный слой, очевидно, бохайского времени, в котором найдены обломки фарфоровых чаш, сходные с танскими фарфоровыми изделиями, каменный диск с иероглифом и обломки серой глиняной посуды, изготовленной на гончарном круге [372].

Что касается дальнейших исследований бохайских памятников Приморья, то первый из храмов, остатки которого раскопаны Э. В. Шавкуновым, стоял посреди живописной долины реки Кроуновки, в 3—4 км к юго-западу от села Кроуновки Уссурийского района, на одинокой небольшой сопке Копыто, сложенной базальтом. Храм этот, по словам Э. В. Шавкунова, представлял собой небольшое сооружение с двух-, возможно, трехъярусной четырехскатной крышей, крытой черепицей»

[340]

Верхний ярус имел, как думает Шавкунов, пирамидальную форму. Снаружи храм был огражден невысокой стеной, сложенной из плит базальта. Стена эта, как и сам храм, была ориентирована по Полярной звезде. Вход в храм находился с северной стороны и представлял собой три ступеньки из плит базальта, выломанного из той же скалы, на которой был построен храм. Декоративная стена храма была украшена сверху желобовидной облицовкой из керамических плит, орнаментированных налепным растительным узором в виде кустиков со спиралевидными завитками на концах веток. Внешняя часть базальтовой стены снизу была покрыта слоем белой известковой обмазки [373].

Храм с его блестящей под лучами солнца стеной выделялся на темно-зеленом фоне окружающих сопок, нужно думать, как и теперь, покрытых лесом, а также пашнями бохайцев.

Второй храм бохайского времени, раскопанный Шавкуновым, находился поблизости от первого, на пологом северном склоне Абрикосовой сопки. Абрикосовский храм, как и первый, был окружен стенкой, сложенной из камня. Сам храм покоился на невысокой искусственной платформе и был ориентирован парадной стороной на северо-запад. Входы находились на северо-западной и на юго-восточной сторонах, храма.

Абрикосовский храм стал жертвой пожара. Благодаря этому удалось проследить интересные остатки конструкций стен, имевших деревянную основу и обшитых тростниковыми фашинами или циновками.

Последние были обмазаны глиной с примесью мелко нарезанной соломы, а затем покрыты штукатуркой. Штукатурка, в свою очередь, была покрашена краской цвета слоновой кости и расписана цветным узором с элементами меандра и плетенки.

Внутри храма стояли колонны: десять колонн были расположены в два параллельных ряда по одну сторону сквозного прохода и десять колонн в том же порядке — по другую. Кроме того, по одной колонне стояло напротив центральной части обоих входов. Над храмом возвышалась двухъярусная кровля, более богато украшенная по сравнению с крышкой Копытинского храма: на ней возвышались глиняные фигуры, фантастических чудовищ-шуби.

Вокруг храмов и внутри их оказались, кроме множества черепиц, обломки типично бохайских сосудов, покрытых трехцветной поливой, мелкие архитектурные детали, в том числе фрагменты драконов, различные металлические изделия и, что особенно интересно, фрагменты культовых скульптур. В последних 3. В. Шавкунов видит такие же, как в Дунцзинчэне, изображения буддийских божеств-бодисатв и самого Будды. Есть также фрагмент лица грозного божества-хранителя с широко оскаленным ртом и раскосыми глазами.

Черепица в этом храме, как и в первом, типично бохайская, в виде

[341]

розеток, условно передающих священный цветок буддизма — лотос [374].

По соседству с храмами, как полагает Шавкунов, имеются остатки разграбленных захоронений бохайского времени, представлявших нечто вроде курганов из дикого камня, базальта [375].

Не менее интересен еще один памятник бохайского времени — городище у села Краскино. Первым его открыл и датировал бохайским Бременем "Палладий Кафаров. Как полагал Кафаров, Краскинское городище представляет собой не что иное, как остатки укрепленного бохайского морского порта. По мнению Э. В. Шавкунова, здесь находился центр бохайской префектуры Янь, название которой уцелело до нашего времени в наименовании реки Яньчихе. Отсюда в бохайские времена, согласно письменным источникам, начиналась морская дорога в Японию. В плане Краскинское городище имеет вид неправильного круга с тремя въездами — на севере, востоке и юге. Въездные проемы городища блокировались специальными защитными выступами.

О высоком уровне инженерно-оборонительного мастерства бохайцев наглядно свидетельствуют укрепления на сопке Мраморной в районе бухты Рудной и на Круглой сопке в Анучинском районе. На последней, как пишет Э. В. Шавкунов, находился «один из крупнейших ремесленных центров Бохая», о чем свидетельствуют найденные там при разведочной шурфовке следы литейного производства и металлические изделия [376].

Основным занятием жителей Бохая служило земледелие. Население Бохая возделывало гаолян, бобы, хлебные злаки, разводило домашний скот, занималось различными промыслами, в том числе охотой, рыболовством и добычей морской капусты. Бохайцы занимались также и торговлей в достаточно широких по тому времени масштабах. В соседних странах высоко ценилась бохайская пушнина: шкуры соболей, горностаев, оленей, тигров и медведей. Интересна одна деталь, касающаяся семейных отношений бохайцев и свидетельствующая о самостоятельности и видном общественном положении женщин. Они, говорят летописи, были храбры и ревнивы. Рассказывается, что женщины в Бохае «заключали союзы в десять и больше человек для шпионства за мужьями, не позволяя последним заводить наложниц. Женщина, не ревновавшая своего мужа, была в общем презрении» [377].

Классовая структура Бохайского государства и социальные отношения в нем недостаточно ясны. Известно, однако, что в Бохае были рабы. О наличии рабов свидетельствуют сообщения китайских летописей, рассказывающих о том, как послы Бохая привозили с собой рабов и рабынь. Так, однажды бохайские послы в годы Да-ли (776—779) доставили к китайскому двору 11 японских танцовщиц [378]. В 925 году бохайцы привезли в Китай в виде дара императору молодых рабов обоего пола [379]. Рабы появились в результате грабительских походов бохайцев

[342]

на северные племена, на Японские острова, в Корею и Ляодун. Стремлением приобрести рабов объясняются, вероятно, и набеги бохайцев на соседние страны. В государственных рабов, как и в Китае, могли обращать также преступников, которых власти использовали на различных общественных работах, требовавших большого и изнурительного труда, например, при сооружении дорог, укреплений, в рудниках и каменоломнях.

Вместе с тем следует полагать, что в Бохае существовали феодальные формы эксплуатации основной массы непосредственных производителей — крестьян. В этом отношении большой интерес представляют так называемые «бесфамильные», о которых упоминают письменные источники. К «бесфамильным» относились в Бохае, должно быть, бохайские крестьяне, а также ремесленники, отделенные, высокой сословной стеной от аристократии, гордившейся своим происхождением, своим «богатством», к которым относились аристократические роды Гао, Чжан, Ян, Доу, У, Ли.

Во главе государства Бохай стоял правитель с титулом князь или король (Бохай цзю-ван). Согласно китайским источникам, бохайцы обыкновенно называют своего государя «кэ-ду», главу семейства «шэн» и хозяина «ци-ся». Отца государя они называют «лао», его мать «тайфэй», государыню «гу-фэй», наследного принца «фу-ван». Власть короля была неограниченной, его повеления имели «силу закона и ничто не приводилось в исполнение без его утверждения».

Гражданское управление осуществляли чиновники, во главе которых находились два министра, «правый и левый». Министрам подчинялись шесть департаментов. Департаменты левого министра носили на[1]звания: первый — справедливости, второй — человеколюбия, третий — правосудия. Департаменты правого министра носили названия: первый — благоразумия, второй — обычаев, третий — верности. Чиновники являлись ко двору со знаками власти и достоинства, в платье, предписанном уставом официальных церемоний. «Чиновники первого, второго и третьего рангов обязаны были являться ко двору короля в одеждах фиолетового цвета, с дощечкой для записей распоряжений из слоновой кости и с золотой рыбкой, которая подвешивалась к яшмовому поясу.

Чиновники четвертого и пятого рангов носили одежду малинового цвета, дощечку для записей распоряжений и серебряную рыбку. Чиновники шестого и седьмого рангов носили одежду светло-красного цвета, а чиновники восьмого ранга — зеленого цвета, которые также носили с собой большие дощечки для записей распоряжений» [380].

Для военного управления существовал совет военачальников. В роенном сословии военачальники, подобно чиновникам, подразделялись на две группы — начальников отрядов левой и правой армии.

Бохай регулярно поддерживал дипломатические связи с соседними

[343]

странами. Как мы уже знаем, кроме Китая, бохайцы являлись с посольствами и к японскому двору, хотя морской путь в Японию был трудным и опасным. В 739 году, например, из Китая в Японию плыл Хевури Хиронори. Он сообщил, что, возвращаясь из Китая, потерпел в море крушение, был выброшен на остров Конрон и далее решил ехать из Дэн-чжоу через Бохай. В Японском море он вновь попал в ураган, во время которого погибло одно судно и сорок человек, в том числе главный бохайский посол.

В 773 году в Бохай был отправлен посол Такеку Торимори. В море путешественники попали в шторм, корабли их были поломаны и они потерпели крушение у берегов провинции Ното, куда их отнесло ветром. В 776 году бохайские послы попали в шторм, потеряли паруса и весла. Уцелело 46 человек, а 120 утонули. То же самое было в 796 году, когда бохайское посольство после крушения было прибито бурей к острову Иезо, где на него напали разбойники. Бохайцы разбежались в разные стороны, а посланник лишь с немногими людьми добрался до провинции Дева.

В 764 году Кенсоку, сопровождавший бохайское посольство, во время бури, приказал ^выбросить за борт жену, ребенка, няньку, китайского студента Ко и бонзу Юхасаку. Кейсоку заявил: «Море бурно оттого, что на судне едут женщины и бонза, который не похож на мужчину» [381]. Буря тем не менее усилилась еще больше, и только через десять дней их прибило к острову Оки.

Бохайцы везли в Японию письма и дары от своего властителя японскому микадо. В 739 году они предложили японскому императору подарки. 7 шкур омуси (особого рода медведя), 6 шкурок соболя, 30 топоров, 30 мер меду и грамоту князя. В Японии послов Бохая встречали приветливо и с почетом: снабжали пищей и всем необходимым, микадо дарил им подарки, в том числе платье. Устраивались торжественные приемы, пиры, состязания и танцы в честь гостей. Отправлялись в Бохай и ответные посольства с подарками.

В 761 году, например, с отъезжающими на родину бохайскими послами был отправлен чиновник, который вез князю Бохая подарки: «24 штуки тафры, 34 штуки ткани полушелковой, 200 шелковых шнурков и 300 простых, а также в виде особого благоволения было добавлено 4 штуки парчи, 2 штуки особой ткани, 4 штуки узорчатого шелка, 4 штуки белой ситцевой материи, 14 штук простой белой шелковой ткани, 300 штук шелковых нитей» [382]. Одаривались и наделялись чинами также и участники бохайских посольств.

Не всегда, однако, посольства проходили гладко и успешно. Бывали случаи, когда, с точки зрения японцев, послы и бохайский князь не соблюдали требований этикета и не обнаруживали необходимого почтения к особе "микадо.

[344]

Например, когда в 772 году бохайское посольство в количестве 320 человек представлялось микадо с дарами и поздравлениями на новый год, обнаружилось, что в письме князя, вопреки обычаю, не был» записаны титул и фамилия императора. Письмо было признано пренебрежительным и возвращено назад. Посол просил извинения и позволения переписать письмо от имени князя, и только после этого дело уладилось [383].

По другой версии рассказа, об этом посольстве говорится: «По старинному бохайскому обычаю, имена чинов посольства вносились в списки, и так как в конце имен низших чинов посольства были поставлены иероглифы, принадлежащие именам предков императора, то посла обвинили в оскорблении императора. Посол Ициманпуку очень испугался и просил о замене иероглифов. Тогда император отдал приказание допустить изменение в тексте и дал свое прощение. В феврале 772 года микадо передал посланнику подарки и письмо князю, в котором писал, чтобы тот, если желает сохранить хорошие отношения, не смел относиться к нему непочтительно»!384]. В 828 году бохайцев даже не пустили в столицу, а, наградив их подарками, предложили приезжать в Япониюне чаще одного раза в десять лет, а затем неоднократно делали послам выговоры, что они приезжают раньше установленного срока [385].

В 872 году в японской столице и ее окрестностях свирепствовала повальная болезнь. Народ приписал ее нечистому влиянию иностранцев. В храмах по этой причине совершались богослужения. Микадо не решился принять послов в своем дворце. При всем том посольства бохайцев в Японию не прекращались.

С течением времени Бохай создал надежную опору своего внешнеполитического могущества — сильную армию и флот. Бохайские воины не раз совершали смелые морские походы на южных соседей в Корее и на Японские острова, наводя ужас на их жителей. Известна связанная с этими набегами древняя пословица, что три бохайца стоят одного тигра [386]. Характерно в связи с этим, что любимой игрой бохайцев была игра в мяч на лошадях. Эти косные соревнования, напоминающие «козлодрания» 50  киргизов и других степных народов, входили в те военно-спортивные мероприятия, которые имели целью военную подготовку мужскбго населения Бохая.

В Бохае существовала высокая по тем временам культура. Раскопки в Дунцзинчене и находки в районе Уссурийска дают представление о достаточно развитом строительном искусстве и архитектуре, о художественно-технических достижениях бохайских ремесленников. Чаще всего из изделий бохайских ремесленников встречаются те предметы, которые служили для украшения архитектурных сооружений. Это, главным образом, кровельные черепицы, темно-серого цвета. На их внутренней стороне всегда имеются следы грубой мешочной ткани. Выступающие

[345]

вперед по карнизу полукруглые концы черепиц украшены тисненым орнаментом. Имеются также покрытые зеленой глазурью украшения для главных боковых гребней крыши в виде морд фантастических чудовищ.

Крыша зданий была темно-серой, а ребра ее и украшения на ней — зелеными. Тисненые украшения на круглых концах черепицы карнизов зданий были стилизованы цветами лотоса с семью, шестью, пятью и четырьмя лепестками.

Кирпичи, которые употреблялись в строительстве бохайской столицы, делятся на прямоугольные и квадратные. Прямоугольные кирпичи темно-серого цвета. Их размер 460X173X43 мм. На одной стороне иногда имеются отпечатки травяных циновок. Некоторые из кирпичей прямоугольной формы имеют на концах растительный рельефный орнамент. Цвет их черный. Размер 345X1182x52 мм. Такие кирпичи употреблялись, по-видимому, для украшения верхней части каменных стен, служивших опорами для парадных сооружений. Квадратные кирпичи имеют размер 379X379x54 мм. Среди них также имеются орнаментированные. 

Узор на них в форме розетки в виде восьмилепесткового цветка в центре, окруженного четырьмя шестилепестковыми цветками по сторонам и четырех-пятилепестковыми цветками — по углам. Все цветки соприкасаются со стеблем и листьями. На некоторых кирпичах по углам имеются оттиски иероглифов, которые, очевидно, означают название деревни, где выделывались эти кирпичи. Похожие изображения с цветком лотоса в центре кирпича известны как в Китае периода шести династий и вплоть до династии Тан, так и Японии того же времени.

Наиболее эффектны из украшений крыш так называемые шуби, то есть фантастические чудовища. Пара их украшала крышу как дворцовых сооружений, так и храмов. Материалом для них служила беловато-серая после обжига глина. Сверху эти изображения были покрыты зеленой глазурью. Целых фигур шуби в развалинах Дунцзинченя не оказалось, но, судя по обломкам, видно, что они имели большие выпуклые глаза и крылья. Сходные изображения с крыльями, украшенными валиками и полусферическим орнаментом, известны из руин храма Горидзака в провинции Каваши (Япония). Прототипы для них известны из памятников танской династии в Китае. В то время как шуби украшали концы горизонтального гребня крыши, на нижних концах наклонных гребней крыш находились изображения фантастических существенного вида, так называемые онигавара — маски демонов или драконов с огромными выпуклыми глазами, длинными кривыми рогами и столь же утрированными клыками, выступающими из нижней и верхней челюстей.

Особую группу глиняных изделий представляют собой кольца, украшавшие основание столбов. Они покрыты зеленой глазурью, а некоторые из них также и иероглифами, означающими лошадь.

[346]

Как уже упоминалось, к числу наиболее значительных находок относятся головы львов, высеченные из камня. Пять таких голов располагались перед платформой дворцового здания № 2. Остальные фигуры львов были найдены с восточной стороны левого крыла платформы и один фрагмент — на юге от нее. Головы львов сильно стилизованы. У них подчеркнут ряд плотно сжатых зубов с большими массивными клыками. Так же утрированы большие круглые глаза и широкие ноздри. Тщательно передана шерсть в виде завитых локонов.

Металлические изделия в Дунцзичене представлены, главным образом, предметами, связанными с деревянными частями зданий. Это железные гвозди, квадратные в сечении, оси для дверей и металлические скрепления для уголков дверей. Последние украшены криволинейным растительным орнаментом и стилизованными животными. Интересно, что растительный узор вырастает из рогов животного. Предметы вооружения в Дунцзинчене представлены наконечниками стрел, один из них долотовидный, другие листовидные, с уступом перед черешком.

Керамика в Дунцзинчене и в Приморье подразделяется на глазурованную и неглазурованную. Глазурь трехцветная: зеленая, бурая и желтая. Бохайская керамика славилась и за пределами страны. Э. В. Шавкунов полагает, что бохайцы знали секрет производства фарфора и даже вывозили фарфоровые изделия в другие страны [387]. Во всяком случае, изделия из фарфора встречаются в бохайских памятниках повсеместно. Неглазурованная керамика представлена сосудами черного цвета с тонкими и твердыми стоиками. По форме они делятся на обыкновенные горшки, кувшины, чаши и высокие кубки. Имеются также обломки сильно обожженных сосудов буровато-красного цвета. Все сосуды изготовлены на гончарном круге. Интересной особенностью бохайской керамики являются сравнительно широкие кривые полосы, заполненные внутри своеобразными гребенчатыми вдавлениями. По технике нанесения этого орнамента и его композиционному построению он аналогичен орнаментике так называемых киргизских ваз, обнаруженных в минусинских могилах 7—9 веков н. э. и в одновременных памятниках тюркской эпохи в Монголии.

Среди различных мелких предметов, найденных в развалинах бохайских архитектурных сооружений, могут быть отмечены голубые стеклянные бусы, фрагменты стеклянной бутылки, бронзовая форма для литья, украшения с растительным узором, железные ножницы и другие изделия.

Развалины храмов и найденные в них предметы дают представление о такой важной по тем временам стороне культуры Бохая, как религия. Предметы религиозного искусства представлены буддийскими статуэтками, главным образом изображениями Будды. Большинство изображений Будды выполнено обычным приемом. Их штамповали в спе-

[347]

циальных формах. Имеются также буддийские изображения из бронзы и железа, -в том числе изображающие бодисатву Авалокитешвару.

В источниках отмечается, что среди «дани» (то есть подарков), доставленной китайскому двору в 814 году н. э., были и серебряные буддийские изображения. Обнаружены также остатки стенных росписей. Фрески выполнены на глине, смешанной с травой. Судя по остаткам, это были фигуры буддийских божеств и цветов, такие же в принципе, как росписи в пещере Тысячи Будд в Дунхуане.

Из камня были изготовлены каменные крышки для буддийской ступы, ножки для мраморного сосуда в виде головы животного и каменная линга — символ мужского производительного начала.

Судя по всему сказанному, буддизм глубоко проник в верхние слои бохайцев. Сельские храмы в долине Кроуновки показывают, что он был распространен и в народе, его способность овладевать массами известна из истории буддизма в Японии, Корее, Китае. Буддийский монах шел к простому народу с проповедью, обещавшей спасение от зол и бед этого мира, его религия была свободна от кастовой ограниченности.

Но, нужно думать, в массах бохайцев устойчиво жили и прежние верования мохэских племен, шаманские в основе — культ предков, обряды, связанные с хозяйственной жизнью земледельца. В этой связи особенно интересны две металлические фигурки всадников из Дунцзинчена. Одна статуэтка отличается схематической трактовкой. Всадник изображен в виде простого стерженька на спине лошади. Такие же изображения известны из раскопок в Приморье (Синие скалы) [388].

Не исключено, что на верхи бохайского общества оказывало влияние и широко распространенное в Средней Азии несторианство. Э. В. Шавкунов нашел на реке Кроуновке амулет с изображением характерного несторианского креста [389].

Бохай славился не только искусными ремесленниками, но и образованными людьми, своими писателями, поэтами и учеными. Еще сын Уи, Да Циньмао, наладив отношения с Китаем, просил у китайского императора Сюань цзуна, чтобы тот послал в Бохай книги, в том числе «Тан-ли» (церемонии Тан) и «Саньгочжи» (история троецарствия) [390].

Первоначально бохайские князья отправляли молодых людей в столицу Китая, Чаньань, для изучения языка, литературы, древних и новых законов Китая. По словам И. Захарова, в 831 году за один раз вернулись в Бохай 150 человек, кончивших ученье в Китае [391]. Многие из них, после соответствующих испытаний, получили ученые степени. Скоро училища стали возникать при сельских храмах в самом Бохайском государстве. Передают даже, что неграмотным и не умеющим стрелять из лука (видимо, аристократам), якобы не разрешалось вступать в брак.

Бохайцы знали, как мы видим, китайскую письменность и литера-

[348]

туру. Вместе с тем они, по мнению Э. В. Шавкунова, специально изучавшего этот вопрос, создали и собственное письмо, обслуживавшее их потребности, приспособленное к фонетическим особенностям языка бохайцев. Письмо это, как пишет Э. В. Шавкунов, вероятно, восходит в своих первоначальных формах к так называемому письму «иду», которое употреблялось с конца VI века нашей эры в корейском государстве Силла. Оно употреблялось, по его мнению, городским населением Бохая при заключении различного рода юридических сделок. Например, при заключении торговых договоров, составлении различных обязательств и деловых бумаг. Китайская же иероглифическая письменность обслуживала узкий круг придворной знати и чиновников. Ее язык был языком официальных государственных бумаг, законов и распоряжений.

Вместе с тем, тесные культурные, политические и экономические связи бохайцев с тюркскими степными племенами обусловили и знакомство с еще одним, третьим видом письменности: тюркским руническим письмом. В одном из образцов народного творчества китайцев X—XII веков «Ли Бо, небожитель, пьяный пишет письмо, устрашавшее государство Бохай», рассказывается о письме бохайского короля, написанном не понятными для китайцев знаками, напоминающими отпечатки лап животных и птиц[392]. Р. Тории впервые опубликовал фото камня из собрания Владивостокского музея с загадочными знаками, похожими на тюркские руны. Э. В. Шавкунов сделал попытку дешифровки этих знаков и нашел в них слово «Суйубинг» — Шуайбин (Раздольная), начертанное знаками древнетюркского рунического алфавита. Камень этот — окатанный водой валун, такой же, как широко известные надмогильные памятники Средней Азии, кайраки, со знаками рунического типа — эпитафиями [393].

В Бохае были ученые, пользовавшиеся широкой известностью даже и за его пределами. Один из таких ученых, бохаец по имени Хайтей, произвел в Японии большое впечатление как знаменитый ученый и поэт. Хайтей был в Японии дважды в качестве бохайского посла. Первый раз он побывал там в 882 году. Японская летопись рассказывает «о приеме Хайтея в Японии: «Так как посол Хайтей был знаменитый ученый, то микадо приказал навещать его ученому Сугавара Мицидзане, тоже пользовавшемуся известностью. Оба остались крайне довольными друг другом. Микадо прислал послу также одну из своих одежд. При отправлении посольства ему вручены были подарки и письмо князю». Второй раз Хайтей прибыл в Японию в 895 году. Он снова встретился с Сугавара Мицидзане: «Оба были рады взаимному свиданию, устроили лир, на котором сочиняли поэтические произведения» [394]. Память о Хайтее, как ученом и поэте, в Японии пережила его самого. В 908 году в Японию прибыл послом сын умершего к тому времени Хайтея, Хайкин.

[349]

Хайкина приняли с таким же почетом, как принимали и его отца. Для доставки его в столицу были предварительно заготовлены лошади и седла. В столице для него устроили пир. Микадо подарил послу одну из своих одежд. В шестом месяце сановник Фудзивара Сугане по приказанию императора собрал всех писателей и угостил послов по случаю их отъезда. Хайкин был сын Хайтей-я, а Йосисига — сын Мицидзане; когда у них заходил разговор об отцах, они плакали и говорили, что «это было удивительное совпадение» [395].

Бохайские послы показывали образованность и раньше. Так, во время приема бохайского посольства в 739 году Микадо приказал устроить пир во дворце и с посланником смотрел на стрельбу из лука высших сановников. Бохайский посол, в свою очередь, показал японцам свое искусство в музыке.

В 759 году в Цикудзен прибыло бохайское посольство из 24 человек, затем в столице Японии «сановник Ояеу Фудзивара собрал у себя знаменитых писателей и, пригласив бохайцев, предложил написать вместе стихи. Государь прислал на торжество хор музыкантш. Собравшиеся сочиняли стихи, декламировали и пели хором». Во время посольства в 872 году один из бохайских послов, любивший стихи, часто приглашал к себе писателей и ученых для декламаций, а сам развлекал их музыкой.

Значение Бохайского государства в истории советского Дальнего Востока велико. С Бохаем были связаны не только первая форма классового общества, возникшая среди племен Маньчжурии и Приморья, но и одновременно высокий расцвет цивилизации в этих краях. Бохай, по словам П. Горского, действительно был «одним из самых цветущих государств на берегу Восточного моря, страною просвещения и ученых». Бохайская культура в целом была одним из звеньев высоких культур Восточной и Юго-Восточной Азии первой половины I тысячелетия н. э.

По наблюдениям Э. В. Шавкунова, больше всего общего у бсххайской культуры было с культурой соседних когурёсцев и силланцев в Корее, с которыми бохайцев издавна связывали не только культурные, но также и различные экономические и политические контакты.

Но, как и все культуры раннесредневековых государств, созданные уйгурами, японцами, китайцами и корейцами, а также их более далекими южными соседями во Вьетнаме, бохайская культура в широком смысле слова, включая, вероятно, и культуры северных племен, политически не входящих в состав 'Бохая, во всем имела своеобразный характер, заметный только отчасти, поскольку до нас не дошла ни бохайская литература, ни бохайская живопись.

Но даже и в тех обломках, которые дошли до нашего времени в ископаемом, археологическом, виде, обнаруживаются общие черты своеобразия, той существенной переработки всего общего для культур

[350]

Востока в конкретном национальном виде, которая придавала ей локальную специфику.

Примером может служить бохайская черепица. Бохайцы украшали концевые диски верхней черепицы розетками, в основе такими же, какие были на черепице уйгурских храмов и дворцоз, на парадных зданиях тайского Китая, в Японии периода Нара, в Корее — у когурёсцев и силланцев. Но оформление розеток в Бохае иное. В них отсутствует, з частности, наружная кайма розетки из выпуклостей в виде «жемчужного шнура». По-своему в розетках сочетаются их лепестки, иначе комбинируются выпуклины центрального жемчужника [396].

Высокая культура бохайцев оказала свое влияние и на соседние страны, с которыми они находились в оживленных связях, в том числе на Японию эпохи Нара. Японский театр в половине восьмого века нашей эры испытал влияние театральной культуры Бохая, откуда, по словам академика Н. И. Конрада, в Японию было занесено «боккайгаку», то есть бохайское театральное искусство.

Корни бохайской культуры, несомненно, глубоко уходят в местную, «туземную», почву, удобренную творческим потом многих поколений мастеров орнамента и скульптуры. В этой связи исключительный интерес представляет новое открытие в пещерах Приморья памятников древнего искусства. В одной из пещер живописной долины речки Суворовки, притока реки Артемовки, были неожиданно обнаружены необычные по стилю и по самому материалу, из которого они выполнены, скульптуры.

Материалом для них послужили причудливые натеки белого известкового вещества, опускающиеся со свода пещеры по ее стенам. Одни из таких натеков похожи на черепаху, другие напоминают слонов. Один из таких натеков напомнил древнему скульптору человеческое лицо. Искусно используя естественные формы сталагмитов и сталактитов, он превратил его в голову и шею человека. Со стены на нас смотрит гордое, тонко очерченное лицо с узкими длинными глазами и четко моделированными носом и ртом. Это лицо первым краеведам-спелеологам показалось женским, и они назвали скульптуру «Спящей красавицей» — настолько она изящна. Но скорее это образ мужчины, может быть, божества-воина.

Удивительные скульптуры в пещере на реке Суворовке напоминают сведения, сохранившиеся в корейских хрониках о таинственной пещере предков правящей династии когурёсцев, которая находилась где-то на востоке.

В корейской летописи «Сангочжи», в разделе о Когурё сказано: «На востоке страны имеется большая пещера, которая называется Сухель (пещера духа Су). В десятом месяце, когда собирается народ всей страны, изображение духа Су водворяется у реки, находящейся в восточной части страны, и там совершаются жертвоприношения ему»[397].

[351]

Пещера «Спящей красавицы» и на самом деле, должно быть, была пещерным святилищем в честь предков, основателей правящего рода какой-то древней народности Приморья, жившей здесь еще до Бохая.

Бохайская статуэтка.

 

Во всяком случае, скульптура эта принадлежит талантливому мастеру или мастерам, произведения которых несравнимо выше по своей изобразительности примитивных глиняных фигурок, найденных в развалинах чжурчжэньского храма в Николаевском городище. В ней отражено и иное художественное мироощущение, дух иной культуры. Не исключено также, что соками этой старой культуры питались не только Бохай, но и чжурчжени.

[352]

Самое же главное заключается в том, что возникновение такой развитой культуры явилось результатом всего предшествующего развития производительных сил, экономики и социальных отношений на Дальнем Востоке и в сопредельных областях Азиатского материка. Расцвет Бохая был подготовлен тысячелетней работой бесчисленных поколений, в том числе — на Амуре и в Приморье.

Могущество Бохая было поколеблено, а затем и уничтожена киданьскими племенами. Занимаясь скотоводством, кидани издавна вели кочевой образ жизни. Раздробленные на множество родов, они долгое время не играли самостоятельной роли в истории. При династии Вэй они были в подданстве у Китая, затем — у тюрок и, наконец, снова подчинились Китаю при династии Тан.

В IX веке, пользуясь ослаблением Китая, кидани усилились. В это время у киданьских племен существовал союз восьми кочевых племен, управляющийся по выбору вождем одного из племен. После трехлетнего управления власть переходила в порядке очереди к вождю другого племени. Вождя сменяли досрочно в том случае, когда при нем происходило большое несчастье для всего народа, например, мор на скот. Знаки достоинства общенародного вождя, знамя и барабан, переносились тогда к палатке его преемника. В источниках, например, рассказывается, что во время правления вождя Яонянь (или Чэньдань) кидани неоднократно терпели поражения от Люжень-гуна, владевшего Ючжоу. Народ, приписывая все неудачи правителю, сменил его и избрал главою киданьского союза вождя племени дахэ Амбагяня (иначе — Абаоцзы) [398].

Будучи избранным в 901 году вождем союза, Амбагянь проявил себя как энергичный и смелый правитель. Им были подчинены соседние племена шивзй — на севере, хи — на юге и татань — в Халхе. По прошествии трех лет Амбагянь, вопреки обычаю, не пожелал сложить полномочий общеплеменного вождя. Ссылаясь на то, что в Китае цари не сменяются, Амбагянь силой удерживал в своих руках власть вопреки обычаю, девять лет, пока, наконец, уже не смог более «остановить всеобщей укоризны и неудовольствия».

Конфликт на этой почве с другими вождями привел к выделению племени Амбагяня из состава союза. В «Истории киданей» Ляоши, говорится, будто, передавая своему преемнику знамя и барабан, Амбагянь сказал: «Я в продолжение девятилетнего управления набрал множество китайцев и потому хочу, отделившись, составить независимый улус и построить китайский город; можно ли мне это сделать?» Получив согласие, он построил город на восток от горы Тянь-Шань, у реки Люаль. Построив город, Амбагянь завел хлебопашество, открыл рынки, наладил добычу соли и железа.

Затем Амбагянь снова получил власть над всеми киданями, на этот

[353]

раз насильственным путем. По летописным источникам, жена его Шулюй посоветовала отправить посланца к старейшинам других родов со словами: «Все роды пользуются моей солью и железом, умеют только есть соль, а не знают, что у ней есть хозяин; вам бы следовало прийти ко мне и угостить меня»[399]. Роды согласились и пришли к соленому озеру с быками и вином. Амбагянь же поставил в засаде войско, и когда старейшины всех родов перепились, они были перебиты. Оставшись единоличным властителем киданей, Амбагянь решительно приступил к дальнейшему осуществлению завоевательной политики, начало которой положили уже его предшественники. Не довольствуясь тем, что испуганные иноземцы, жившие на северо-востоке, по словам Ляоши, все покорились, он начал борьбу Китаем[400].

Вождь киданей имел в своем распоряжении превосходную конницу кочевников. В походе впереди главных сил, оправа и слева шли три больших разведочных отряда. Войско, встречаясь с неприятелем, выжидало его приближения, чтобы сберечь силы лошадей. В боях кидани прибегали к засадам, стремились прежде всего отбить провиант и фураж, пускали на неприятеля степные пожары. «В отступлении и разбитии не имели стыда, но будучи рассеянными, вновь соединялись; во время холода становились крепче, смелее. В этом заключалось их превосходство (над китайцами)»[401].

Выполнению внешнеполитических планов Амбагяня способствовали внутренняя неустойчивость и слабость Китая, в котором после падения в 907 году могущественной династии Тан начался период смут междуцарствия. В 905 году во главе стотысячного войска он вторгся в Китай и, разрушив множество городов, увел 65 000 пленных в землю киданей. Здесь он заставил пленных строить города. В 916 году он совершил поход на запад, против тюрок-тугю и увел 16000 пленных.

В этом же году он принял титул императора. Между 917 и 922 годом он организовал ряд успешных набегов на Китай. В это время в Китае царили смуты, и множество китайцев бежало в киданьскую землю, насаждая в ней свою культуру и образованность. Китаец Хань Ей-хой, ставший советником Амбагяня, много способствовал введению среди киданей государственных институтов китайского образца, поощрял земледелие, торговлю, учредил присутственные места, распределил чины, изобрел киданьское письмо из 300 упрощенных китайских иероглифов. Он построил ряд храмов и пустил на киданьскую территорию буддийских монахов, конфуцианцев и даосцев. Таким образом, кидани быстрыми темпами цивилизовывались, подражая китайцам и бохайцам.

Государство киданей получило название Ляо — «Железное»; в нем были основаны по бохайскому образцу пять столиц.

В 926 году Амбагянь разбил бохайцев и захватил город Фуюй-

[354]

чен. Затем он осадил и взял резиденцию бохайского короля, Хухань-чжоу («верхнюю столицу»), и взял в плен самого короля Да Ин-чжуана.

Из захваченной части Бохая было образовано вассальное «Восточное Киданьское царство» — Дунданьго, во главе которого был поставлен старший сын Амбагяня Дуюй (Жэнь-хуан). Резиденция бохайских королей была переименована в Тяньфу и стала столицей Дунданьго. Да Инь-чжуань с семьей был поселен в западной части Тяньфу [402].

Наследник бохайского престола бежал в Корею. Он увел с собой несколько десятков тысяч людей. В Корее он присоединился к императорскому роду и принял имя Ван-ки. Его приближенные тоже получили земли и резиденции соответственно их рангу.

Хотя Бохай был разгромлен, а правительство Бохая, капитулировав перед врагом, предало страну, значительная часть народа все же продолжала сопротивляться и после этой национальной катастрофы. Бохайцы дважды восставали против завоевателей в том же 926 году — в третьем и в седьмом месяцах. Это был вместе с тем и протест против быстрой капитуляции их собственных прежних правителей, отказавшихся от продолжения борьбы.

Кидани, стремясь окончательно подавить сопротивление бохайцев не только свезли королевское семейство и аристократию в главную столицу, но и предприняли массовое выселение простого народа в другие районы. Над оставшимся населением страны был установлен строгий и жесткий надзор. Количество полицейских сил на востоке Киданьского государства составляло половину всех войск, находившихся в распоряжении правительства Ляо.

Бохайцы сохранили, однако, часть своих владений на северо-востоке Маньчжурии и на юге Уссурийского края, в том числе, по-видимому, город Шуайбинь, который оставался независимым вплоть до возвышения чжурчжэней.

Племена мохэ, обитавшие на Амуре и в Северной Маньчжурии, вообще были независимы от киданей, с которыми они поддерживали только торговые связи. Бохайские послы по-прежнему посещали Китай. Они были при китайском дворе в 929, 931, 932, 933, 936, 937 годах. Отзвуки борьбы с киданями дошли в 30-х годах X века и до Японии. В 930 году бохайские послы прибыли в Японию. Во главе их находился тот же Хайкин, сын Хайтея. С ним было еще 93 человека. Встречавшим посольство чиновникам Хайкин сказал, что он посол Киданьского государства. «Далее Хайкин сказал: хотя он и другие бохайцы покорились кейтан (киданям) и сделались их подданными, но в действительности они ненавидят кейтан (киданей)». Посланцы бранили киданей. Японские чиновники, встречавшие послов, доложили об этом императору, и высший совет приказал передать бохайскому послу: «Кейтан — враг Бохая, ты покорился и исполняешь его (кейтана) приказания и желаешь

[355]

еще сделать зло. Ты уже не имеешь совести и не знаешь, 4-то такое ненависть; нельзя быть таким человеком» [403]. Затем посла отпустили. После этого посещения бохайцев в Японию прекратились вовсе.

В 975 году на территории Бохая, захваченной киданями, вспыхнуло восстание, во главе которого стоял бохайский военачальник. Восставшие были разбиты ляоской армией, но их вождь не был пленен.

Спустя пятьдесят лет после нападения Амбагяня на Бохай, остатки Бохайского государства все еще продолжали существовать. Они представляли даже настолько реальную силу, что сунский император, готовившийся выступить в поход против киданей, нападавших на северные области его страны, решил привлечь бохайцев к объединенным военным действиям, чтобы разгромить исконно общего врага. Вот краткое содержание его письма: «Жестокие и грубые варвары севера перешли мои границы. Они беспрестанно угрожают перенести разрушение далее; их жестокость внушает ужас, и вы будете принуждены подчиниться их могуществу. День, когда эта сила будет сломлена, будет днем отмщения и облегчения для всех соседних государств. Соедините ваши племена, идите увеличить мои армии, и когда мы совокупно истребим общего врага, я вас щедро награжу. Для себя я буду хранить только древние границы империи, вам же оставлю обширные страны севера. Вы должны положиться на точность того, что император сдержит свои обещания» [404].

Особенно серьезное движение против ига завоевателей разгорелось в 1029—1030 годах, когда правительство Ляо захотело ввести в бохайских землях такую систему обложения податями, как и в южных китайских районах, находившихся под его властью. Это вызвало народное восстание, в ходе которого была сделана попытка восстановить самостоятельное государство «а прежней территории Бохая. Во время восстания большое число знатных киданей было пленено и убито повстанцами. В восточной столице были захвачены вице-регент и канцлер северных областей Сяо-сяо-сян с его женой, принцессой Нан-ян, дочерью императора Шзн-цзуна.

Согласно корейской официальной истории, вождь восставших, потомок основателя бохайской династии в седьмом поколении Даиенлин, запланировал возникновение нового государства под именем Си-ляо. Он объявил себя императором и принял няньхао годом своего правления. Согласно этой истории, Даиенлин дважды, в 1029 и 1030 годах, обращался за помощью к корейскому двору, но тот не пожелал помочь ему и даже предпринял оборонительные меры на границе. Часть же корейских чиновников попыталась воспользоваться событиями, чтобы перейти реку Ялу и захватить земли, отвоеванные ранее киданями. Однако пограничная стража киданей отбила эти вылазки.

В 1030 году предатель генерал Ян-си-ши вошел в тайные сношения

[356]

с Ляо. Он открыл ночью южные ворота восточной столицы и впустил в нее вражеские войска. Восстание было подавлено, и новое государство пало. Тем не менее восставшие удерживались еще несколько месяцев и в конце концов ляоское правительство вынуждено было пойти на компромисс и согласиться на облегчение налогового гнета.

Борьба продолжалась и после этих событий, в особенности, когда государство Ляо стало клониться к упадку. По словам Витфогеля, «в то время, когда растущие центробежные силы ослабляли железный зажим правительства, бохайцы были первыми среди тех, кто начинал борьбу против их давних угнетателей» [405].

Но все же, на всем протяжении X века кидани оставались грозной силой, а Бохай уже не смог снова подняться. Его история как государственного объединения была закончена навсегда.

Наивысшего могущества династия Ляо достигла при младшем сыне Амбагяня Дэгуане (или Окучжи), правившем с 927 по 947 год. Этому способствовали междоусобия в Китае, где правила династия Хоу-тан. Однако государство киданей, представлявшее собой пестрое политическое и этническое объединение, распалось почти так же быстро, как возникло.

Уже при седьмом киданьском императоре Син-Цзуне (1031 —1055 годы) положение страны стало очень напряженным. Налоги и подати были непомерны, грабежи, разбои и восстания составляли повседневное явление. Один из сановников Сяо-хан-ши-ну писал императору: «Слуга Вашего Величества слышал, что с древних времен не было правителя, который был бы свободен от бандитизма. В течение последних лет люди, придя в расстройство, разбойничают, хорошие люди часто становятся жестокими и беспокойными. Плохие люди, убийцы, потеряли страх. Они бегут в горы и болота, чтобы, начав мятеж, возглавить восстание. Можно сказать, что, имея силу, все люди становятся разбойниками и тем даже Ваше Величество приводят в страх. Чтобы искоренить корни (волнений) я, надеюсь, Ваше Величество пожелает облегчить тяжелые работы и уменьшить повинности, так что народ может посвятить себя земледелию. Когда же их одежды и пища будут изобильными, люди будут мирно воспринимать реформирующие воздействия (властей) и станут серьезно относиться к нарушению законов. Если же люди склонятся к правильному поведению, то наказания будут редко применяться».

Сяо-хан-ши-ну ссылался на пример первого танского императора, который задал вопрос своим придворным: как быть с бандитизмом? Придворные отвечали, что нужно усилить наказания и строгость законов. Тайцзун рассмеялся в ответ и сказал, что бандитизм зависит от того, что подать слишком большая и народу нечем жить, если же этого не будет, волнения прекратятся сами собой.

[357]

Таким образом, писал Сяо-хан-ши-ну, количество бандитов зависит от изобилия или скудности пищи и одежды, от того, легки или тяжелы работы и повинности [406].

Но эти мудрые речи и советы не могли, конечно, изменить положения дела. Жестокая эксплуатация трудящихся масс, покоренных племен и народов, тяжелые налоги, мздоимство чиновников продолжались и вели страну к полному обнищанию. Последние киданьские императоры были слишком беспечны, чтобы изменить ход событий.

К XI веку государство киданей было расшатано, и достаточно было незначительного внешнего толчка, чтобы оно рассыпалось, как карточный дом. Таким толчком явилось восстание чжурчжэней, или нюйчженей

[358]

Цитируется по изд.: Окладников А.П., Деревянко А.П. Далекое прошлое Приморья и Приамурья. Владивосток, 1973, с. 327-358.

Примечания

[348] A. Karl Wittfogel and Feng Chia-Cheng. History of Chinese Society Liao (907—1125). «Transactions of the American Philosophical Society». N. S„ vol. 36, 1946. Philadelphia. 1949, p. 420.

[349] И. Бичурин. Собрание сведений.., crp. 60—61, 84—85.

[350] Там же, стр. 60—61.

[351] Там же, стр. 62.

[352] Там же. стр. 62.

[353] Там же. стр. 112, 118.

[354] Н. Бичурин. Там же. стр. 121. В. Н Матвеев. Бохай (из истории Восточной Азии \ ill—X вв.). Владивосток, 1929. стр. 13.

[355] Н. Бичурин. Собрание сведений.., стр. 123

[356] 3. Н. Матвеев. Бохай... стр. 13.

[357] Там же. стр. 14.

[358] Э. В. Шавкунов. Государство Бохай.., стр. 19.

[359] Э. В. Шавкунов, Государство Бохай.., стр. 47—18.

[360] Э. В. Шавкунов. Там же, стр. 48—49.

[361] 3. Н. Матвеев. Бохай, стр. 18. В переводе Э. В. Шавкуиова: «Xэй шуйцы навещают мелких чиновников, а мы идем за это войной. Но этим мы повернемся спиной к Танам. Тан — большое государство с десятками тысяч воинов. Мы же этим вызовем недовольство. В будущем мы погибнем, как это случилось с Когурё, которое во времена процветания имело триста тысяч солдат против Танов и было достойным противником. Можно сказать, что воинственные и сильные танские солдаты, как только придут, уничтожат все без остатка. Сейчас v нас народу по сравнению с Когуре в три раза меньше». (Э. В. Шавкунов, Бохай, стр. 49). 

[362]3. Н. Матвеев. Бохай.., стр. 18. 

[363] Там же, стр. 19. 

[364] 3. Н. Матвеев. Бохай, стр. 21. 

[365] Там же.

[366] Там же, стр. 21—22.

[367] Э. В. Шавкунов. Государство Бохай.., стр. 53. 

[368] А. В. Гребенщиков. К изучению истории Амурского края по данным археологии. Оттиск из юбилейного сборника в память двадцатипятилетия Музея Общества изучения Амурского края. Владивосток. 1916, стр. 7—8.

[369] 3. Н. Матвеев. Бохай. Из истории Восточной Азии VIII—X вв. Владивосток, 1929, стр. 10. 

[370] Tung-Ching-cheng. Report on the Excavation of the site of Capital of P'o-hai, Archaeot. Orient.», Ser. A, vol. V, Tokyo, 1939.

[371] Итоо. История сооружений (строительство, архитектуры) нового Маньчжоуго, ч. IV, глава IV. «Маммо», 1932, № 8, год 13. Перевод О. А. Штакельберг с японского. 

[372] Э. В. Шавкунов. Государство Бохай... стр. 53. 

[373] Э. В. Шавкунов. Государство Бохай... стр. 74—75. 

[374] Э. В. Шавкунов. Там же, стр. 80—92.

[375] Там же, стр. 92—93.

[376] Э. В. Шавкунов. Государство Бохай.., стр. 96—97. 

[377] 3. И. Матвеев. Бохай, стр. 17. 

[378] 3. Н. Матвеев. Бохай, стр. 19. 

[379] Там же, стр. 20.

[380] Э. В. Шавкунов. Государство Бохай.., стр. 72. 

[381] 3. Н. Матвеев. Бохай.., стр. 24. 

[382] Там же, стр. 23. 

[383] 3. И. Матвеев. Бохай, стр. 24. 

[384] Там же, стр. 24. 

[385] Там же, стр. 26. 

[386] 3. Н. Матвеев. Бохай, стр. 16. 

[387] Э. В. Шавкунов. Государство Бохай, стр. 112.

[388] Ж. В. Андреева. Древнее Приморье. Железный век. М., 1970, стр. 121. 

[389] Э. В. Шавкунов. Государство Бохай, табл. XXX—2.

[390] Е. И. Кычанов. Первый бохайский письменный памятник на камне. — «Материалы и исследования по археологии СССР», № 86. 1960, стр. 230.

[391]  Ив. Захаров. Полный русско-маньчжурский словарь. СПб. 1875. 

[392] Э. В. Шавкунов. Бохай, стр. 110—111. 

[393] Э. В. Шавкунов. Там же, стр. 109, табл. XXXV. 

[394] 3. Н. Матвеев. Бохай, стр. 27. 

[395] Там же, стр. 28.

[396] Э. В. Шавкунов. Государство Бохай.., стр. 113—114, табл. VI—XX.

[397] Следует заметить, что поблизости от «Спящей красавицы», в той же пещере обнаружены и другие скульптуры, также изображающие человеческие головы. Две из них, несомненно, отмечены печатью того же стиля н тоже древние. Но одна скульптура, напоминающая врубелевского «Демона», оформлена совершенно иначе и, по- видимому, является не намеренной злостной фальсификацией, а шуткой какого-то современного художника, вдохновленного работой своего безвестного предшественника. Об этом можно судить и по гипсовым муляжам с этих скульптур, выполненным скульптором Э. Скорыннной (хранятся в Институте истории, филология и философии СО АН СССР). Двадцать четыре династии истории, книга 4, Саньгочжн, Вэйшу, глаза 30, раздел Когурё, «Хрестоматия по истории средних веков», том. I, раннее средневековые. М., 1961, стр. 86.

[398]  В. П. Васильев. История н древности восточной части Средней Азии, от X до XIII века. СПб. 1857, стр. 11.

[399]  Там же, стр. 177.

[400] Там же, стр. 177

[401] В. П. Васильев. Там же, стр. 80.

[402] В. П. Васильев. История и древности восточной части Средней Азии, стр. 16.

[403] 3. Н. Матвеев, Бохай, стр. 28.

[404] Там же, стр. 20.

[405] А. К. Wittfogel. Op. cit., p. 405.

[406] О. К Wittfogel. Op. cit.. p. 420.